По ошибке было объявлено, что это издание будет дополнено новыми главами. Следовало
сказать – главами неизданными. В самом деле, если под новыми подразумевать заново написанные, то
главы, добавленные к этому изданию, не могут считаться новыми. Они были написаны одновременно
со всем романом, вытекали из одного и того же замысла и всегда составляли часть рукописи Собора
Парижской Богоматери. Более того, автор не мыслит, каким образом можно было бы дополнить
подобного рода сочинение вставками, написанными позже. Это зависит не от нас. По мнению автора,
роман, в силу известного закона, зарождается сразу, со всеми своими главами, драма – со всеми своими
сценами. Не думайте, что можно произвольно изменять количество частей единого целого, этого
таинственного микрокосма, который вы именуете драмой или романом. Прививка или спайка плохо
срастаются с такого рода произведением. Оно должно вылиться сразу в определенную форму и
сохранять ее. Написав произведение, не передумывайте, не поправляйте его. Как только книга вышла
в свет, как только пол этого произведения, мужской или женский, признан и утвержден, как только
новорожденный издал первый крик, – он уже рожден, существует, он таков, каков есть; ни отец, ни
мать уже ничего не могут изменить; он принадлежит воздуху и солнцу, предоставьте ему жить или
умереть таким, каким он создан. Ваша книга неудачна? Тем более! Не прибавляйте глав к неудачной
книге. Ваша книга неполна? Ее следовало сделать полной, зачиная ее. Ваше дерево искривлено? Вам
уже его не выпрямить! Ваше произведение худосочно? Ваш роман не жизнеспособен? Вы не
вдохнете в него дыхание жизни, которого ему недостает! Ваша драма рождена хромой? Поверьте
мне, что не стоит приставлять ей деревянную ногу.
Итак, автор придает особое значение тому, чтобы читатели не считали вновь опубликованные
главы написанными именно для этого нового издания. Если они не были опубликованы ни в одном из
предшествующих изданий, то это произошло по очень простой причине. В то время, когда Собор
Парижской Богоматери печатался впервые, тетрадь, содержавшая эти три главы, затерялась. Нужно
было либо написать их вновь, либо обойтись без них. Автор решил, что две довольно объемистые
главы касаются искусства и истории, не затрагивая существа драмы и романа; читатели не заметят их
исчезновения, только автор будет посвящен в тайну этого пробела. Он решил этим пренебречь. К тому
же, если быть откровенным до конца, над необходимостью заново писать утерянные главы взяла
верх его лень. Ему легче было бы написать новый роман.
Теперь эти главы отыскались, и автор пользуется первой возможностью, чтобы вставить их куда
следует.
Итак, вот оно, это произведение, во всей его целостности, такое, каким оно было задумано, такое,
каким оно было создано; хорошо оно или дурно, долговечно или скоропреходяще, но оно именно
такое, каким хотел его видеть автор.
Эти отыскавшиеся главы в глазах людей, хотя бы и весьма рассудительных, искавших в Соборе
Парижской Богоматери лишь драму или роман, наверное, покажутся незначительными. Но, быть
может, найдутся читатели, которые сочтут не бесполезным вникнуть в эстетический и философский
замысел этой книги и которые, читая Собор Парижской Богоматери, с особым удовольствием
попытаются разглядеть под оболочкой романа нечто иное, нежели роман, и проследить – да простится
нам нескромное выражение! – систему историка и цель художника, скрывающуюся под более или
менее удачным творением поэта.
Вот для таких читателей главы, внесенные в это издание, дополнят роман Собор Парижской
Богоматери, если только Собор Парижской Богоматери вообще стоило дополнять.
В одной из этих глав автор излагает и обосновывает, к несчастью глубоко укоренившееся и
глубоко им продуманное, мнение о нынешнем упадке архитектуры и о почти неизбежной, как ему
кажется, гибели этого великого искусства. Но он испытывает необходимость заявить здесь о своем
искреннем желании, чтобы будущее когда-нибудь доказало его неправоту. Он знает, что искусство
под любой оболочкой может ждать всего от грядущих поколений, гений которых пока еще зреет в
наших мастерских. Зерно брошено в борозду, и жатва, несомненно, будет обильна! Автор только
опасается, а почему опасается, это будет явствовать из второго тома настоящего издания, – как бы
животворящие соки не иссякли в том древнем грунте, который в течение стольких веков был наиболее
плодородной почвой для зодчества.
И все же новое поколение художников – поколение жизнеспособное, сильное, в нем есть, если
можно так выразиться, некая предопределенность; в частности, в наших архитектурных школах,
особенно последнее время, бездарные профессора готовят, не только сами того не сознавая, но даже
против своего желания, прекрасных учеников; с ними повторяется, но только в обратном порядке,
рассказанная Горацием история горшечника, который задумывал амфоры, а лепил горшки: currit rota,
urceus exit [155]. Но какова бы ни была будущность архитектуры, как бы ни разрешили в один
прекрасный день наши молодые архитекторы вопрос о своем искусстве, в ожидании новых
памятников должно сохранить памятники древние. Внушим народу по мере возможности любовь
к национальному зодчеству. Именно в этом – заявляет автор – одна из главных целей книги; именно
в этом одна из главных целей его жизни. В Соборе Парижской Богоматери есть, быть может,
несколько правильных суждений об искусстве средневековья, об этом чудесном искусстве, до сей
поры еще неведомом одним и, что еще хуже, непризнанном другими. Но автор далек от того, чтобы
считать добровольно поставленную им перед собой задачу завершенной. Он уже не раз выступал в
защиту нашего древнего зодчества, он уже не раз вопиял о профанациях, разрушениях и
святотатственных посягательствах на это искусство. Он будет неутомим! Он обязался возвращаться
к этой теме. И он к ней вернется! Он будет столь же неутомимым, защищая наши исторические
памятники, сколь яростно на них нападают наши школьные и академические иконоборцы. Сердце
кровью обливается, когда видишь, в какие руки попало теперь средневековое зодчество и как
беззастенчиво современные штукатуры обращаются с развалинами великого искусства. Это позор
для нас, людей образованных, видящих, что они творят, и ограничивающихся порицанием. Я уже
не говорю о том, что происходит в провинции, но что происходит в Париже! У наших дверей, под
нашими окнами в столице, в очаге культуры, обиталище печати, слова, мысли! Заканчивая наше
примечание, мы не можем не указать на проявления вандализма, которые ежедневно задумываются,
обсуждаются, зачинаются, продолжаются и спокойно доводятся до благополучного конца у нас на
глазах, на глазах у парижских любителей искусства, перед лицом обезоруженной подобной дерзостью
критики. Только что разрушен архиепископский дворец, убогое по вкусу здание, -- эта беда еще не
велика; но заодно с дворцом разрушают и здание епархиального управления, редкий памятник
XIV столетия, который архитектор-разрушитель не сумел распознать. Он вместе с плевелами
вырвал и колосья. Ныне толкуют о том, чтобы срыть прелестную Венсенскую часовню и из ее
камней воздвигнуть укрепления, без которых Домениль, однако, обошелся. Тратят большие деньги
на ремонт и реставрацию безобразного Бурбонского дворца и в то же время предоставляют осенним
ветрам разбивать дивные витражи Сент-Шапель. Вот уже несколько дней как башня церкви
Сен-Жак-де-ла-Бушри покрыта строительными лесами, а в ближайшее утро там заработает кирка.
Нашелся каменщик, который соорудил белый домишко между почтенными башнями Дворца
правосудия. Нашелся другой, который обкорнал Сен-Жермен-де-Пре, феодальное аббатство с
тремя колокольнями. Не сомневайтесь, что найдется и третий, который снесет СенЖермен-д'Оксеруа.
Всем этим каменщикам, воображающим себя архитекторами, платят префектура или районные
управления, они носят зеленые мундиры академиков. Все зло, которое извращенный вкус может
причинить истинному вкусу, они причиняют. В тот час, когда мы пишем эти строки, перед нами
плачевное зрелище: один из этих каменщиков распоряжается в Тюильри, он полосует самый лик
творения Филибера Делорма. И, конечно, немалым позором для нашего времени является та наглость,
с какой неуклюжие украшения работы этого господина расползаются по всему фасаду одного из
изящнейших зданий эпохи Возрождения.
Париж.
20 октября 1832 г.